Вот. Для Эрика. Я ж сказала, что сделаю. Потом еще будет.
Пролог.
Наверное стоило сразу рассказать младшему брату о том черном сундуке, что и сейчас стоит в самом дальнем углу моих покоев, настолько дальнем, что я и сам начал забывать о его существовании. Я привык не спешить и не бояться. Я долго приучал себя к этому чувству безопасности, доходило до того, что я силой заставлял себя откладывать на послезавтра то, что можно было сделать завтра, тянул до последнего.
Когда брат держал в руках искрящееся сердце, я думал только о том, как красиво оно выглядит в его тонких белых пальцах. Для брата оно было всего лишь непонятной магической игрушкой, одной из многих моих теперь уже бесполезных магических вещей. Я не спешил его разубеждать, вертел вместе с ним этот кусок искусственного льда, показывал и объяснял устройство человеческого сердца.
Мой брат всегда был крайне любопытным юношей. Именно он первым из нас двоих выяснил, что после стольких лет добровольного заточения стало наконец-то возможно спокойно выходить наружу, и встречал каждый рассвет на крыше, а потом уходил бродить по городу. Он рылся в моих вещах, расспрашивал, старался все разузнать. Он не знал, что теперь нам некуда спешить.
Но с того дня он притих, стал подолгу любоваться ледяным сердцем, то поднося его к самым глазам, то ставя на стол и отходя на несколько шагов. Несколько раз брат пытался соскрести с сердца ледяную стружку, однажды принес таз с водой. . . Я рассказал брату только о том, что это магический артефакт, связанный очень сильными узами еще с несколькими артефактами.
Потом брат, кажется, забыл об этом куске льда. По крайней мере он вновь начал встречать рассветы и бродить по городу вместо того, чтобы просиживать круглыми сутками в моей темной комнате, частенько засыпая прямо на полу. Таскать младшего брата каждую ночь по лестнице на верхние этажи, где находились его собственные комнаты, а потом возвращаться к себе мне очень не хотелось, поэтому я только порадовался тому, что игрушка наконец-то наскучила брату, и спокойно вернулся к своей работе. Это была работа всей моей жизни. Мне очень многое нужно было уточнить, свести в систему, проверить и перепроверить выводы, сделанные много лет назад в момент некоего озарения.
Но уже через пару дней я заметил, что брат не расстается с какой-то перламутровой шкатулкой. Он, кажется, даже спал, не выпуская ее из рук. Взгляд брата то и дело возвращался к шкатулке у него в руках, а пальцы непроизвольно поглаживали ее крышку, но брат при мне никогда не заглядывал внутрь, так что о содержимом шкатулки я не имел ни малейшего понятия. Меня беспокоила эта одержимость. Брат всегда любил игрушки, часто притаскивал всякую мелочь из города, захламлял мою лабораторию. Я понял, что брат меня безумно раздражает. Услышав, что он вернулся из города, я запирал двери и притворялся спящим, я не хотел видеть его, вцепившегося в эту чертову шкатулку.
Когда однажды брат явился без этой коробки, это сразу бросилось в глаза. Брат как обычно порылся в моих вещах, назадавал кучу ненужных вопросов, не особо вслушиваясь в ответы, уселся на мой стол и принялся горестно вздыхать. На моей памяти он так делал раза два или три, обычно брат свои просьбы озвучивал безо всякого стеснения. Какое-то время я притворялся глухим и резко поглупевшим, потом брату надоело вздыхать, но сказать, что же ему он меня надобно, он так и не решился. Вместо этого брат потащил меня из-за стола, а потом и из комнаты, практически вытолкал меня в коридор и на полном серьезе собирался пихать и по лестнице.
Все еще посмеиваясь, я поднялся на крышу, ожидая увидеть там какой-нибудь сюрприз для меня, приготовленный по поводу события, о котором я позабыл или которое брат придумал сам, от скуки. . . В предрассветных сумерках мягко переливалось ледяное сердце, лежавшее рядом с той самой шкатулкой. Над горизонтом появились первые лучи восходящего солнца, окрасили в розовый верхние этажи города. . . И тут я очнулся, кинулся к сердцу, еще надеясь успеть, но мои руки коснулись только слегка влажного камня, память лихорадочно подбирала ключ-формулы, пальцы сжались, заскребли камень, но он уже через пару мгновений был суше, чем вся окружающая нас пустыня.